Часто используемое сегодня ругательное слово «либерасты» придумал и впервые употребил наш великий историк Николай Карамзин в отношении декабристов поднявших в 1825 году военный бунт.
Чистокровные западники, декабристы получали свое образование во всевозможных европейских «янычарских корпусах» — в масонских ложах, в иезуитских закрытых пансионах и в многочисленных прочих учебных заведениях Европы, где зачастую было немало якобинцев и вольтерьянцев.
Некоторые из них учились в пансионе у аббата-иезуита Николя; воспитателями Никиты и Александра Муравьевых был Мажье, безнравственный человек с революционными убеждениями; Анненкова образовывал в «науке бунта» ученик Руссо швейцарец Дюбуа; Кюхельбекеру и Пущину проповедовал свои якобинские идеи Бодри — брат самого Марата.
Многие из декабристов, попав в Европу — «землю обетованную» нового времени, усердно посещали различных знаменитых революционных философов и масонов. Лунин бывал у Сен-Симона, Никита Муравьев — у Сиенса, Волконский посещал мадам де Сталь и Бенжамена Констана и т. д.
Это «просвещенческое» паломничество в Европу, в Европу «идеалов 89 года» — масонства, атеизма, вольнодумства, республиканства, не могло не вылиться в конфликт с исторической Россией.
Слишком не похоже было Отечество историческое на «отечество» вновь приобретенное.
Быть может, их противоположность и привела по возвращении из Европы к столь агрессивному столкновению декабристского «янычарства» с реалиями исторической России. Образование, ими полученное, прививало множество идей, не имеющих никакого отношения к русской действительности.
Декабристы не знали Россию, и если и любили ее, то только такую, какой её представляли сами в будущем, через призму идейных установок, полученных у разнообразнейших европейских учителей.
Миф о декабризме есть величайшая химера всей нашей интеллигенции, созданная тысячами пишущих и говорящих о декабризме. Это идейное знамя всего демократического движения в России; знамя, оберегаемое вот уже почти двести лет многочисленными поколениями «освободителей» России.
Всякий, кто пытается внести хоть небольшую толику разумного сомнения в «святости» образов декабристов, этих борцов с «царизмом», неминуемо подвергается «высоконаучной» брани и общественному поношению. Он совершает «святотатство» в храме интеллигенции, вторгается в «святая святых», «замарывает грязью светлые лики героев» и т. д.
При такой нездоровой обстановке вокруг проблемы декабризма очень немногие пытались вносить диссонанс в процесс хорового воспевания величия дела декабристов и отдельно каждого из них.
Интеллигентский орден демократов видит в декабристах первых (по преимуществу) «освободителей», революционеров, либералов, конституционалистов — названия для них у каждой прогрессивной «лучшей части нашей интеллигенции» есть свое.
Они были зачинщики, они первые попытались поднять массу (в данном случае солдатскую) на вооруженную борьбу с исторической Верховной Властью в России.
Хотя разные пугачевы да разины уже устраивали кровавые вооруженные восстания, но это были все же стихийные и беспоследственные события.
Их трудно отнести к действиям, запланированным и осознанным, к тому же некоего «интеллигентного ядра» в этих бунтарских стихиях не было, хотя в них уже заметно влияние других традиционных сил разрушения — сектантства и инородчества.
В разинщине и пугачевщине еще не было сплоченных групп присягоотступников из русского образованного общества. Только они одни и могли дать ту «закваску разрушения», которая подняла затем все «тесто» недовольных в Империи.
Они отыскали и воспитали это возмущение, дали ему силу идеологической скрепы, осознанности и убежденности.
Конечно, в декабризме можно усмотреть тень или отголосок гвардейских дворцовых переворотов XVIII века; безусловным этапом на пути к декабризму было и цареубийство Павла I.
Но все же декабризм был уже движением «нового типа» — революционным движением со стремлением к цареубийству и уничтожению всех членов Царствующего Дома.
Не потому, что они плохи или хороши, а по идее, по убеждению, поскольку единоличная власть в идее для них неприемлема, непонятна, ненужна, «невыносима». Декабризм — первый бунт с «философской» подкладкой, с противопоставлением историческому идеалу своего идеала «из будущего».
Это было «новым» в борьбе с Верховной Властью русских Царей, не наблюдаемым во всевозможных бунтах и восстаниях прошлых веков.
«Массовость» отнюдь не главное в декабристском движении, хотя идеи его заметно начинали захватывать в круг своего влияния множество людей. Декабристы носили и лелеяли в себе другой идеал — стремление воплотить умозрительно-отвлеченный идеал «счастья для всех», «освобождения», «свободы, равенства, братства».
«Блажен живущий иногда в будущем! Блажен живущий в мечтании!» — писал еще Радищев. Декабристы радикально воплотили этот принцип и жили в мечтании о будущем, а во имя этих грез убивали, лгали, клятвопреступничали.
В случае успеха декабристов, погром 1917 года, мог бы совершить почти на сто лет раньше. Это видно уже из «Русской Правды» Пестеля, где тот намечает два начала для руководства страной: правила народности и правила благоустройства.
По первому он собирался отделить от Российской империи все народы, пользовавшиеся когда-либо политической самостоятельностью. А это как раз все те же Польша (с малорусскими и белорусскими землями), Литва, Финляндия, Бессарабия, Грузия и другие.
Трудно сказать, собирался ли Пестель «дать волю» кому-нибудь еще, но и без того ясно, что погром Империи был бы равносилен большевицкому.
Другой политический «философ» декабризма – Никита Муравьев предлагал разделить Россию на 13 или 14 федеральных штатов, в каждом из которых будут свои представительные законодательные собрания. Это уже прообраз нашего времени, когда федерализм разрушает единство страны.
Пестель в «Наказе» предполагал создать в России после переворота жесточайшее полицейское государство. «Правительство Провидения» должно было, по мысли его автора, направлять всех «по пути добродетели» при постоянном содействии «приказа благочиния» (учреждения, по описанию его способов действия и целей очень похожего на ЧК времен другой диктатуры — диктатуры пролетариата), следившего за гражданами.
Но «приказ благочиния» не единственная «полицейская» структура в декабристском обществе Пестеля — стране всеобщей «свободы, равенства и братства». По мысли Пестеля, над «приказом благочиния» должна существовать еще более властная институция — «Высшее благочиние», организованное самим диктатором декабристского правительства.
Главной обязанностью этой тайной (и как бы даже не существующей для всех остальных граждан) организации была бы охрана правительства декабристов. Агенты — чиновники «Высшего благочиния» — не известны никому, кроме диктатора и его приближенных.
Они бы следили за разными течениями мысли в обществе, противодействовали враждебным учениям, боролись с заговорами и предотвращали бунты против декабристского правительства.
Причем число нужных новых демократических «жандармов» для декабристского государства, высчитанное (еще в 1823 году) любителем точных цифр Пестелем, равнялось 112.900.
И после таких декабристских планов мы второе столетие слышим проклятия в адрес III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии (его численность при Императоре Николае Павловиче составляла от 16 до 40 чиновников).
Столь же печальная участь, а скорее всего, и еще более страшная, постигла бы Православную Церковь в России. Декабристы «жили, — писал протоиерей, профессор Т. И. Буткевич, — атеистическими идеями тогдашней Франции…
Известна революционная песня, сочиненная Рылеевым, которую обязательно пели заговорщики в конце каждого своего заседания и в которой предназначался “первый нож — на бояр, на вельмож, второй нож — на попов, на святош”».
При этом совершенно ясно, что Оптину пустынь (как и другие монастыри) разорили бы на сто лет ранее и убили бы ее старчество в самом зародыше, а такие монахи, как преподобный Серафим Саровский или святитель Филарет Московский, открыли бы сонм Новомучеников уже в XIX столетии.
Оценки декабризма классиками русской культуры
Восхваление декабризма либеральной и коммунистической интеллигенцией затмевает своей тотальностью действительно трезвые оценки тех классиков русской культуры и науки, которые смотрели на 14 декабря 1825 года и его участников как на страшное и нелепое событие, произведенное незрелыми европеизированными юнцами.
Сей день, бедственный для России, — пишет князь Вяземский, — и эпоха кровавая, им ознаменованная, были страшным судом для дел, мнений и помышлений — для настоящих и давно прошедших.
(князь П.А. Вяземский. Полное собрание сочинений. Спб., 1879. Т. II. С. 96—98).
«Вот нелепая трагедия наших безумных либералистов», — с горечью восклицал Карамзин (Письмо Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву от 19 декабря 1825 года // Старина и новизна. 1897. Кн. 1). «Бог спас нас 14 декабря от великой беды; это стоило нашествия французов: в обоих случаях вижу блеск луча, как бы неземного» (Письмо Н.М. Карамзина к И.И. Дмитриеву от 31 декабря 1825 года // Там же).
Интересно, что неизъяснимую нерешительность декабристов во время восстания отмечали многие и свидетели, и участники.
Так, например, полковник Булатов, который должен был возглавить войска на Сенатской площади как наиболее популярный в войсках гвардии из всех декабристов, готовый к убийству Императора, два часа, по собственному признанию, стоял в двадцати шагах от Николая Павловича с двумя заряженными пистолетами и не смог произвести рокового выстрела. Как говорил Булатов, «сердце мне отказывало».
Трудно во всем течении восстания не увидеть охранительной Руки Всевышнего: многие из декабристов не смогли совершить задуманных злодеяний и убийств. Божие Провидение, твердая воля Императора Николая I и артиллерийская картечь подарили нам русский XIX век, со всем его величием, отодвинув «России черный год» почти на столетие.
Автор:
